Ведь, решая этот вопрос применительно к самому себе или к своему близкому родственнику, врач теряет меру объективности. Известно, что даже квалифицированные, опытные врачи нередко теряются, если им предстоит лечить своих близких родных, и предпочитают предоставить это своему коллеге. Объективности решений в этих случаях мешают факторы эмоционального порядка (страх!
). Поэтому, как мы полагаем, приведенный выше тезис имеет в какой-то степени условное значение; он может быть рекомендован лишь с оговоркой.
Необходимо ли в этих случаях иметь согласие больного или его родственников? Уже упоминавшаяся мной статья 34 советского Закона о здравоохранении прямо указывает, что «новые, научно обоснованные, но еще не допущенные к общему применению методы диагностики, профилактики, лечения» можно применять с согласия больного, а у детей — с согласия родителей или опекунов.
Полагаю, что, если новаторское действие врача проводится в экстренном порядке, в надежде спасти тяжелого больного, вопрос об обязательности согласия больного и его родственников отпадает.
В этих случаях врачу неизбежно приходится руководствоваться только чувством долга и ответственности перед больным. Деятельность клинициста-исследователя постоянно связана с применением разнообразных методов исследования больного и здорового человека.
Одни из этих исследований необходимы для распознавания болезни и выполняются в интересах больного, другие не нужны для больного и тем более здорового человека и предпринимаются исключительно с целью выявления каких-либо научных фактов. Этические вопросы, связанные с проведением последних, и являются предметом нашего обсуждения.
Этот вопрос совершенно не поднимался в литературе, посвященной проблеме медицинской деонтологии.
Он не затронут и уже упоминавшимися нами этическими кодексами, декларациями, правилами, в которых речь идет в основном об опытах на людях. И если термин «научное исследование» фигурирует в некоторых из этих документов, то, очевидно, лишь потому, что слово «эксперимент» применительно к человеку звучит одиозно и, как выразился один из участников Парижского симпозиума НаГрегп, «откликается мрачным эхом».